Война магов - Страница 62

— И что теперь будет, княже? — спросил белобрысый Изольд.

— Огонь запаливай в очаге, — приказал Андрей. — Сейчас увидите. Ох, Господь всемогущий, Вседержитель наш, Отец наш небесный, всемилостивый и понимающий. Ради святого дела стараюсь, Господи. Так прости мне этот малый грех, как прощаешь кающимся…

Князь снял нательный крестик, поцеловал его и отложил в сторону. Присел возле очага. Пока огонь разгорался, неторопливо разложил приготовленные травки.

Тут не к месту качнулся полог юрты, внутрь вошел боярин Выродков, поклонился:

— Здрав будь, княже. Я, как уговаривались…

— Не мешай, — вскинул палец Зверев. Останавливать чародейство все равно было уже поздно. Да и не нужно — арабист не столь рьян был в истинной вере, чтобы устраивать скандал из-за непривычного для простых людей таинства.

Князь закрыл глаза, пытаясь после долгого перерыва в колдовских упражнениях вознестись душой к небу, к свету, стать единым целым с породителем мира, могучим Сварогом, отцом Дажбога, вернуться к силам матери-Триглавы, силам земли, стихий и природы.

— Ой ты, гой-еси, небо высокое, земля холодная, тучи черные. За горами высокими, за ярами глубокими, чащобами темными лежит поле светлое. На поле сидит дед железный: ноги каменные, руки деревянные, глаза булатные… — Князь Сакульский обнажил косарь, положил на колено. — Не болит у деда голова… — Он подобрал из приготовленных трав болиголов и, теранув им по лезвию, метнул в пламя. — Не зудит у деда кожа… — Он чиркнул о сталь пучок чистотела. — Не летят к деду комары…

Раз за разом, перечисляя возможные недуги и напасти, Зверев бросал в костер соответствующие травы, пока заготовки не иссякли. Тогда князь спрятал клинок в ножны, подобрал перо, сдул следом за травами:

— Лети, птица быстрая, птица белая, за горы высокие, за яры глубокие, за чащобы темные. Сядь на плечо деду железному, шепни в ухо левое: «У меня над костром еда сытная, еда сладкая»… — При этих словах Андрей дважды посолил пламя, заставив взметнуться сноп искр. — Пусть кинет на меня взор булатный, на пламя жаркое, на землю холодную, на небо высокое, на тучи черные. Пусть взором своим тучи на куски порежет да на поле свое покидает. Пусть там будет темно и холодно, а здесь светло и чисто. Слово мое крепко, дело мое лепко отныне и до века.

Он провел ладонью над огнем, собрал дым и сдул его с ладони.

— Коли ты, облачко малое, послушно, так и большим послушными быть.

— И что теперь? — спросил Иван Григорьевич.

— Теперь завтрак. — Андрей подобрал крестик, поцеловал, повесил обратно на шею и перекрестился. — А можно по кубку меда татарского выпить, что мы позавчера в остроге взяли, да на солнышко греться пойти.

— Какое солнышко?! Там льет, как из ведра!

— Уверен, Иван Григорьевич? Коли так — пойдем, глянем.

Бояре вместе откинули полог, шагнули на улицу. На небе, розовея в утренних лучах, расползались по сторонам кудрявые чистые облака.

— Ты… Ты… — Дьяк Выродков порывисто обнял Андрея и быстрым шагом двинулся к Арскому полю.

— Надеюсь, за это он меня хвалить Иоанну не станет, — задумчиво пробормотал Зверев. — Пахом, коли будут меня спрашивать — лежу я больной после раны. Бок чего-то тянет. Ходить, и то тяжело. Авось, за пару дней мир без меня не рухнет.

Расслабиться удалось всего на несколько часов. После обеда в юрту примчался боярин Выродков и пожаловался, что дождь начался снова. Андрей, благо нужные травы и перья имелись, тучи разогнал. Но ненадолго — к вечеру небо над Казанью опять обложило тучами, хлынул все тот же убийственный проливной дождь. Зверев вновь занялся ворожбой, ливень прекратил — однако же утро вместо теплого солнышка одарило осаждающих небесной хлябью.

— Собирайся, князь, чего покажу, — заглянул в юрту Иван Григорьевич. — Вчера на турах у Ногайских ворот наряд заметил. Часто выходили, от смерды и пригляделись. Как распогоживаться начинает, так зараз и появляются. Там как раз вроде светлеет.

Андрей поднялся. Броню надевать не стал — к боку было не прикоснуться. Накинул шелковую, приятно холодящую рубаху, сверху — ферязь. За спину перебросил бердыш. Но далеко идти не пришлось. Едва бояре спустились к Бурлаку, боярин Выродков указал на городскую стену:

— Смотри, они уже здесь.

Между Ногайской и Речной башнями, на краю стены собралось шесть или семь старух с распущенными волосами. Они трясли над краем грязные тряпки, махали руками, разевали рты — что кричали, слышно не было. Но явно старались. Небо, на котором местами имелись белые пятна, пропускающие свет, быстро сплотилось, потемнело, вниз посыпались крупные дождевые капли.

— Вот, трах-тибидох, — сплюнул князь. — Теперь понятно, почему у меня ничего не получается. Что я расчистить успеваю, эти ведьмы тут же портят. Так мы до морозов будем из пустого в порожнее переливать. Нужно что-нибудь придумывать… Зеркало, зеркало… Нет, тут зеркала нигде не найти. Придется выкручиваться чем попроще. Можжевельником, рябиной, полынью.

— Ты о чем, княже?

— Порчу на меня станут наводить, Иван Григорьевич. Надо заранее о защите позаботиться. Не то поздно будет.

— Рази от порчи защита какая имеется?

— Забудь, Иван Григорьевич, не бери в голову, — отмахнулся Зверев. — Это моя морока.

— Кабы твоя, княже. А мне как же башню строить, коли ее с места сдвинуть нельзя?

— Будет, будет тебе дорога, боярин, не беспокойся. Доделывай. А я… Я пока попытаюсь придумать, как с ведьмами старыми поступить.

— На тебя надеюсь, Андрей Васильевич, — кивнул царский дьяк. — Когда мне за ответом подходить?